°C
Каждый старался решить её по-своему: кто-то, как Юрий Бутусов, жёстко транспонировал текст, затевая игру с гендерными перевёртышами; кто-то, подобно Василию Бархатову, с поистине разбойничьей творческой наглостью осовременивал его на визуально-постановочном уровне, погружая героев в привычный мир гаджетов и YouTube. Эти решения кажутся слишком очевидными, но что делать, как избежать фальши? Не ставить же «в лоб», наряжая исполнителей в псевдоисторические костюмы и заставляя молодых артистов, людей века XXI-го, всерьёз произносить с авансцены: «Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши слёзы – вода, ваше сердце – железо…»
Чтобы «Разбойники» зазвучали свободно и ясно, без вульгарной актуализации, нужен был спокойный и профессиональный режиссёрский анализ человека, который уважает авторское слово, но умеет выстраивать собственную композицию; тонко чувствует время, но равнодушен к театральной моде; воспитывает своих актёров так, что они чётко понимают разницу между кухонно-бытовым реализмом и психологической убедительностью в любом материале. Вячеслав Долгачёв – художественный руководитель Нового драматического театра (МНДТ) театра, где уже больше двадцати лет ищут и, главное, находят тот самый разумный баланс, то золотое равновесие между нынешним и минувшим. Пользуясь шиллеровской риторикой, хочется громко возвестить о живой мхатовской традиции, основательно уже подзабытой в эпоху Олега Табакова и его адептов; о великолепии решений, разнообразии репертуара Нового театра, блестящей труппе, собранной и бережно пестуемой под сенью Лосиноостровского (чем не Богемского?) леса… Но Вячеслав Васильевич, скромный, ироничный человек, не любит бравурных маршей в свою честь. Ему больше по душе сдержанная классика образцовых музыкальных стилей.
В истории Нового драматического театра «Разбойники» занимают особое место. Когда-то спектакль с Андреем Куриловым в роли Карла и Никитой Алфёровым в роли Франца считался если не визитной карточкой коллектива, то во всяком случае событием знаковым. В контексте событий, происходящих в нашей стране, его смыслы считывались легко и вместе с тем мучительно – отзывались новостные сводки о взрывах, террористических актах и захватах заложников 2000-2007 годов. Впрямую об этом со сцены, разумеется, не декларировалось, но шиллеровская идея о разрушительной силе зла, о законах бытия, согласно которым невозможно восстановить справедливость преступлениями, кровью проступала сквозь ткань спектакля. И даже само слово «разбойники» не воспринималось как лексическая уступка драматургу. Это был спектакль-размышление, в результате которого режиссёр подводил зрителя к ошеломляющему в своей простоте выводу: убийцами становятся обыкновенные дети, которым когда-то не хватило любви. Актёрская работа Никиты Алфёрова становилась краеугольным камнем режиссёрской концепции – невозможно забыть его интонацию, обвиняющую и тоскливую, капризную и трогательную, когда его герой пытался докричаться до своего равнодушного отца. Патетика Шиллера приглушалась в том спектакле не столько за счёт сокращений текста и перестановки акцентов, сколько правдивостью актёрского существования. И насмешливое недоверие, с которым зритель, возможно, шёл в театр (ха-ха, разбойнички-злодейства, пиф-паф!…) разбивалось вдребезги о первую же мизансцену.
Прошли годы, и Вячеслав Долгачёв не возобновляет спектакль, он ставит новую версию, где параллели уже с сегодняшней жизнью, с её реалиями, ещё более страшными (хотя разве можно измерить страх и горе?..), высвечиваются так же явственно. Стильная, безупречно выверенная сценография Маргариты Демьяновой сохранена, взят тот же адаптированный текст с аккуратными купюрами, сжатыми монологами и трансформированным финалом. Но – другие артисты, другие люди в зрительном зале, другое состояние общества, где невероятно обострились те, прошлые противоречия, где игра шокирующе легко превращается в реальную кровь, смещены и сдвинуты понятия о справедливости, а насилие стало чуть ли не обыденностью. Всё так же, ещё до начала действия, поёт разудалую песню компания молодых людей, аккомпанируя себе на музыкальных инструментах… но сам воздух вокруг них будто бы стал плотнее, свет – тревожнее, а строгая пустота планшета сцены, освобождённого от деревянного настила, оборачивается пустотой экзистенциальной, метафорой бессмысленного бегства и бессмысленного же бунта. А изящное, устойчивое, старинное кресло на левом краю – символом власти (родительской? верховной? сакральной?..), дома, куда невольно стремятся герои. Оно притягивает взгляд, на него всем слабеющим телом опирается старик Моор (роль исполняет Олег Бурыгин / Сергей Моисеев), на нём сворачивается, старается поудобнее устроиться младший брат, захвативший свой трон обманом. Но этот остов разбившегося корабля, увы, уже никого не спасёт. В финале он станет чем-то вроде кладбищенской скульптуры, могильным памятником роду Мооров.
Драма разгорается вновь, наполняясь тем содержанием, которое всегда остаётся за скобками в случае внешнего, пусть даже эффектного режиссёрского хода. Вячеслав Долгачёв никогда не идёт от формы, для него главное – человеческая история, мотивировки, поиск причин, потому он тщательно работает с каждым артистом. Взять, к примеру, слугу Даниэля, который узнаёт в переодетом визитёре Карла, своего любимого хозяина и воспитанника. Чего уж проще для таких мастеров, как Александр Курский и Дмитрий Шиляев – дать сентиментальный этюд, проходную слёзную зарисовку! Но мы наблюдаем роли великолепной выделки, две биографии, две судьбы. Старый дворецкий Курского перекликается с чеховским Фирсом; это само прошлое дома Мооров, предки, история, фамильная честь… он единое, почти бестелесное целое с этим замком, и уход его отсюда равноценен уходу из жизни. У Дмитрия Шиляева образ преданного слуги окрашен чувством собственного достоинства и житейским здравомыслием; он собирается покинуть господский дом, чтобы начать свою жизнь заново, пусть и горестно оплакивая семью, которой был верен. Или, к примеру, Герман Юрия Караулкина: угрюмый, униженный, внезапно получивший шанс отомстить, он будто перерождается у нас на глазах, его фигура в плаще с капюшоном вдруг вызывает в памяти образ Эдмона Дантеса…
Кажется, что в спектакле вообще нет эпизодических ролей, каждая проработана и осмыслена с таким вниманием, что диву даёшься: неужели в первоисточнике всё это есть, знакомое и нисколько не устаревшее, подлинное и честное? Изумителен и неожиданно «отрицателен» Николай Разуменко, артист тёплого обаяния, и по фактуре, и по амплуа – откуда этот иезуитски потупленный взгляд, поджатые губы, эти мерзкие интонации лицемера?! Его пастор не ведёт мировоззренческий диспут, он добивает живого человека, вопреки христианской вере, отказываясь простить… нет, скорее всего, не безбожия, а каких-то личных обид. Евгений Кениг (Косинский) тоже неузнаваем и тоже восхищает уверенностью, с которой рисует динамическую линию роли: от забитого дрожащего мальчишки – до главаря с ледяным взглядом, являющего собой неотвратимую цикличность террора. Отличное чутьё и внутреннюю пластичность демонстрирует Глеб Гузей в труднейшей роли патера – посредника; целая гамма чувств отражается на его лице, когда его худенький, почти бесплотный в своей грубой рясе персонаж то оказывается на волосок от смерти, то поражён странной речью атамана, то ужасается злодействам разбойничьей шайки… Кого ни возьми, каждый будто и не слышал о штампах «романтического театра», потому что занят психологическим анализом, из которого и рождается искреннее чувство. Всё действие заряжено искренней театральной энергией, пониманием, о чём и для чего играть именно эту пьесу – именно этой публике.
Те, кто хоть немного знаком с творчеством Вячеслава Долгачёва, вовсе не ждали от него прямых сопоставлений шиллеровских разбойников ни с молодыми неонацистами, ни с оппозиционерами, ни с хулиганами-акционистами, ни с заигравшимися в войнушку юными мажорами, ни с политическими радикалами, ни с «идейными» погромщиками… Парадокс: всё это, пусть опосредованно, в спектакле есть. Как есть и другие, более высокие, очищенные от сиюминутности коллизии, уходящие смысловыми, художественными, жанровыми и фабульными корнями в библейскую притчу о Каине и Авеле. Стоит ли говорить, какая трудная задача стояла перед артистами, играющими разбойников. Скажем сразу: мастерство, которое от сезона к сезону набирают молодые актёры МНДТ, сопровождается и окрашивается таким драйвом, что спектакль можно смело рекомендовать даже далёким от искусства театра знакомым – не заскучают. Сколько здесь неподдельной радости в массовых сценах, мальчишеских улыбок, выразительных жестов, смеха и пронзительных взглядов… Режиссёр каждому даёт возможность выразить индивидуальность, стать хоть на секундочку хозяином положения – и артисты хватаются за неё с азартом, ищут новые краски, стараясь уйти от повторения пройденного. Артём Глухов совершает серьёзный шаг от характерности к драматическому напряжению; Сергей Сахаров сосредоточен на переломе, случившемся с его героем, когда зло вдруг перестаёт быть шуткой; Алексей Красовский, которому уже не в первый раз выпадает играть лучшего друга главного героя, обнаруживает в своём Швейцере глубокую нежность и странную для головореза чистоту – при колоссальной внутренней собранности… Этапной стала работа в «Разбойниках» для Владислава Владимирова, замечательно сыгравшего бесхитростного подростка, очарованного «другой жизнью», полной приключений, и, как водится, утратившего иллюзии.
Но, думается, самым близким молодой публике по мироощущению является Берг Ивана Ходимчука. Шиллеровский «кровавый демон», завистник и жестокий интриган в его исполнении – невероятно жизнелюбивый и дерзкий «плохой парень», артистичный и гибкий, как кошка, отчаянный и получающий удовольствие и от жареной куриной ножки, и от вина, и от драки, и от попрания идеалов. Его Берг пренебрегает всякими границами, манипулирует, ему чужды жалость и милосердие… и он же – воплощённая витальность, в его белозубую улыбку можно влюбиться с первого взгляда. В сценической судьбе его персонажа как бы концентрируется заявленная «драма двадцатилетних», с одной стороны, целеустремлённых, с другой – бесконечно инфантильных и незрелых, не отличающих добро от зла и бесславно гибнущих по собственной (трагической!) вине.
Эпоха Шиллера и её стилизация, театральные мифы, с ней связанные, лежат вне сферы интереса создателей спектакля. Напротив, Вячеслав Долгачёв предлагает рассказ обобщённый, стремящийся к притче, что не отменяет конкретности и узнаваемости человеческих отношений. В полном соответствии с жанром, художник-постановщик Маргарита Демьянова превращает сцену в некое подобие клетки, из которой не вырваться ни Карлу (роль исполняет Борис Шильманский / Максим Горшков), ни Францу (роль исполняет Иван Ефремов / Игорь Андреев). Царственное кресло и старинная люстра над ним – где-то с краю, на обочине воспоминаний о доме. Остальной мир замыкает обоих братьев в их же собственном стремлении к свободе, так и не сбывшемуся, обманчивому и катастрофически ненадёжному… Резные ширмы, спускающиеся с колосников, подобно решёткам, держат старшего брата в лесу, ведь он теперь в ответе за друзей, ему поверивших. Тот же лес, угрожающий и одновременно кружевной, ненастоящий, будто снежинка, вырезанная из чёрной бумаги, – пристанище разбойников, куда их выгнали ошибки и заблуждения старших. И «тёмный лес» собственной души – явится Францу, подтолкнув его к самоубийству. Сцена вмещает, по замыслу художника, лишь самое необходимое и простое, но это не те элементы, из которых могла бы возродиться потом новая жизнь. Зритель постоянно ощущает временность, неустроенность походных будней разбойников, гулкое одиночество Франца, тоску покинутой Амалии (роль исполняет дебютантка Лидия Харламова). Более того, условность быта персонажей создаёт впечатление, что они – персонажи – предстают перед нами «крупным планом». Этот эффект усиливается тем, что колосник с рядом софитов над сценой Нового театра располагается довольно низко, и актёры всегда располагаются под испытующим светом прожекторов, а мы рассматриваем их лица, не нуждаясь в обязательных нынче видеопроекциях.
«Случай Карла Моора» в истории мирового театра всегда был случаем исключительности – не зря этот образ был так дорог русской сцене. Он мог быть героическим, исповедальным, обличающим, рефлексирующим… Андрей Курилов играл типичного молодёжного лидера нулевых – нонконформиста, преждевременно состарившегося рок-идола, живущего без согласия с самим собой, не в ладах с собственной совестью, мечтающего о тихой жизни со своей Амалией в родном доме, но не имеющего воли сопротивляться потоку, закрутившему его в смертельную воронку. Борис Шильманский – иной; его герой – нервный, чувствительный, образованный молодой человек из хорошей семьи, изо всех сил сопротивляющийся собственному воспитанию. Он мягче, внимательнее к людям; его поведение, вопреки поступкам, написанным Шиллером, менее агрессивно, чем можно было бы ожидать. В его случае основная движущая сила – горькая обида на отца, ставшая толчком разбойничьему беспределу. Максим Горшков – самый молодой Карл, пожалуй, наиболее созвучен поколению двадцатилетних. Им повелевает абстрактное и наивное стремление к «хорошему против всего плохого», и ему абсолютно веришь, когда слышишь из его уст: «Стыдно за все эти гадости…», но в чём реальные ориентиры, устои, правила – таким, как он, неведомо. Между ним и родителем – пропасть непонимания; он примеряет на себя одежды преступника, изгнанника, лидера группировки, чтобы найти себя в этом взрослом и непонятном мире. Героизм противоборства, самопожертвование, высота идеалов, восстание против Бога и судьбы… всё это для обоих нынешних Карлов отходит на второй план, режиссёр их и жалеет, и развенчивает.
Принципиальное различие двух Францев – в их возрасте, опыте, мировосприятии. Самую интересную роль Вячеслав Долгачёв отдаёт Ивану Ефремову и Игорю Андрееву, словно для того, чтобы показать конечную несущественность их различия. Оба артиста, такие разные, схожи в безжалостной откровенности человеческих проявлений – тут всё бескомпромиссно, всё поставлено на карту, доведено до исступления. Франц Ивана Ефремова, интеллектуальный и взвинченный, с гуттаперчевой пластикой и горящими ненавистью глазами, с первых минут вызывает сочувствие пополам с брезгливостью – какой же комплекс неполноценности пожирает его изнутри, какой сарказм льётся из его уст, выворачивая его буквально наизнанку. «Чем я хуже?!» – вот каждая его реплика, какой бы она ни была в оригинале. Игорь Андреев играет ревность ребёнка, забытого дома в праздник, его тело сотрясают невидимые миру рыдания, злоба постепенно переходит в сумасшествие, а попытка изнасилования Амалии напоминает детскую истерику. Слова для выражения этого горя – первые попавшиеся, не несущие никакой смысловой нагрузки. Видя всё это, трудно удержаться от вопроса: «Родители, Мооры-старшие, что же вы творите? Как вы могли всё это допустить?!»
Шиллеровские персонажи погибали «за идею», герои спектакля Вячеслава Долгачёва – из-за попустительства «взрослых», безверия, отсутствия нравственных ориентиров. Хэппи-энд отменяется, финальная сцена ничем не утешает и не обнадёживает. Однако гуманизм режиссёра обращён на всех персонажей спектакля. В последних картинах звучит музыка, которая становится своего рода многозначительным постскриптумом, неоконченной фразой – с особым ударением, хочется верить – не случайным.
Спектакль по произведению Фридриха Шиллера «Разбойники», Новый драматический театр (Москва), режиссёр-постановщик Вячеслав Долгачев, художник-постановщик Маргарита Демьянова. Увидеть постановку можно 5 марта в 18.00, 30 марта в 19.00, 21 апреля в 19.00 (14+).
Фото: пресс-служба Нового драматического театра (Москва)
© Интернет-журнал «Global City» Людмила Филатова
